Н.С. Розов. СЕМЬ СМЕШНЫХ ФИЛОСОФСКИХ ГРЕХОВ.

На Философском конгрессе в Новосибирске я часто и много смеялся. Кто-то ругал организацию конгресса, руководство, пленарные заседания, отдельных или всех участников, кто-то возводил глаза к небу, а мне, моим ближайшим друзьям и коллегам было очень смешно.

Потом я попытался осознать, в чем суть этого веселья. Сразу после окончания конгресса обсудил происшедшее с философской молодежью из разных городов, посмеялись уже вместе. В результате появилось понимание, что это реакция на радикальное несоответствие между высоким статусом мероприятия, серьезностью заявленных тем и секций, наконец, прокламируемой связью с давними великими традициями и уровнем подготовки, мышления немалой части участников конгресса.

Чтобы как-то структурировать это данное в ощущениях несоответствие я воспользовался классической формой семи грехов. Во время первых обсуждений этих соображений коллеги-философы толкали меня на объявление этих грехов смертными, но в силу своего неискоренимого гуманизма и в память о своей изначальной эмоциональной реакции я решил назвать их смешными. В конце концов, только смех и поможет нам от этих грехов по мере сил избавляться.

Сразу замечу, что, расписывая далее философские грехи, автор отнюдь не объявляет себя безгрешным. Вообще философу полезно смеяться над собой, и для очищения своей мятущейся души от грехов, и для восстановления нередко слабеющей связи с другими людьми и самой жизнью. Поэтому читателю рекомендуется не только с удовольствием находить грехи у коллег-философов, что всегда заманчиво и приятно, но и попробовать применить к себе любимому, что трудно, но несравненно более душеполезно. А уж если удастся посмеяться над самим собой, то катарсис обеспечен.

1. Грех невежественной и доморощенной гениальности

Я не такой, как другие мелкие людишки, хоть часто и вынужден это скрывать. Я намного умнее, глубже, талантливее. В прошлом, конечно, были могучие мыслители, но я уже освоил и, честно говоря, превзошел их достижения. А сейчас мне и сравниться не с кем. Читать жалкие писания современников — пустая трата времени. Что они могут? Почти никто даже не способен оценить величие моих идей. Как же трудно донести до них всю глубину сделанных мною эпохальных открытий! И ведь упираются, пытаются опровергнуть, смеются — все от зависти и скудоумия. Как тяжело жить гению среди глупцов, гиганту мысли среди лилипутов!

Не могу не поделиться восторгом от общения с одним из участников конгресса. На одном из обсуждений был поставлен вопрос о том, кто, где и когда сделал в философии настоящее открытие — многократно и разными способами проверенное, получившее общее признание, закрывшее споры, вошедшее в качестве непреложной истины в учебники и справочники, ставшее основой для дальнейших исследований. Ничтоже сумняшеся, этот уважаемый коллега встал и объявил, что именно он сделал такое открытие, суть которого в том, что Гегель — предтеча генетики и истинный создатель диалектического материализма. В своем же докладе он обогатил слушателей новым методом познания, для которого я даже придумал имя — палеоинтроспекция. Звучало это примерно так: «Как объяснить весь ход мировой истории? Надо понять изначальный акт. Я сел и стал представлять себе, как я дикий и голый в пещере стою над оленьей тушей и хочу завладеть красивой молодой самкой. У меня в руке камень, а у врага – палка. Я так ясно все это представил, что сердце застучало, кровь хлынула к голове, я покрылся испариной и тут же раскрыл первоначальный акт, и передо мною открылся весь ход и смысл человеческой истории!»

Распознать такой грех у выступающего несложно, достаточно спросить, какие ему известны отечественные и зарубежные современные работы по его теме, чьи недавние достижения (кроме своих) он считает наиболее значимыми. Если интереса к таковым нет вообще — плохой признак. Если же наблюдается готовность ознакомиться с чужими результатами, соотнести с ними свои изыскания, отказаться от привычного самолюбования — отрадно, грех может быть изжит.

2. Грех сервилизма у философов прост, типичен и общеизвестен, как взяточничество, распилы и откаты у чиновников. «Чего изволите-с?» — вот руководящий принцип для соответствующего «творчества» (точнее, «креатива»). Восхвалять и оправдывать в любых ситуациях тех, из чьих рук кормишься, придумывать для них новые словосочетания, легитимирующие их власть и режим — то, что еще Маркс презрительно называл «идеологией» как проплаченным сознательным или бессознательным обманом, манипуляцией сознанием. Такие криэйторы-идеологи длятся на «допущенных» и «не допущенных к столу» (Ф.Искандер).

В постсоветскую эпоху имеется лишь абсолютное меньшинство «допущенных», которые кучкуются вокруг финансируемых властью бумажных и интернет- изданий, многочисленных «палат», «фондов», «комиссий», «клубов» и «институтов». В кулуарах они обычно бравируют цинизмом и с важным видом намекают на свою вхожесть в высокие кабинеты.

Крайне любопытен антропологический тип идеолога (обычно невежественного, невнятного и вымороченного догматика, см. ниже), который «к столу не допущен», а таких — подавляющее большинство, особенно в провинции. В своих речах и текстах этот «идеологический планктон» умудряется сочетать вдохновенную апологетику всего «нашенского» (от духовности-соборности до коммунизма, Сталина и ГУЛАГа), поношение всего чуждого, западного, от «прав человека» до «дерьмократии», с еле скрываемой обидой на «оккупационную власть», которая, в сущности, виновна лишь в том, что отлучила этот многочисленный слой от привычной советской кормушки.

Случаи впадения в грех сервилизма известны, а случаи освобождения от него — нет. Любые дебаты с такими идеологами бесполезны и небезопасны. Отходим в сторону.

3. Грех перманентного соскальзывания. «Расскажу-ка я им это…, а потом то…, а теперь вот еще случай вспомню…, но ведь есть совсем другие подходы!...а в книжке недавно прочитал такую мысль…, а в газете такой-то вот о чем пишут…, как-то раз мне говорит один министр…, тут на днях я был на одном заседании…, если же рассмотреть вопрос с другой стороны… ну вот, опять время кончается, и почему всегда кто-то недоволен? Опять этот зануда требует сформулировать какой-то вывод. Ладно, придется рассказать еще несколько баек…».

Философ с таким грехом не имеет плана изложения, не может сформулировать свои главные тезисы, не способен фокусировать свое и чужое внимание на одной проблеме. Он с «легкостью мысли необыкновенной» (Гоголь) перескакивает с темы на тему, обожает рассказывать случаи из жизни, вспоминать про встречи с «великими», читать нравоучения, воспроизводить чужие мысли. С ним невозможно и не нужно спорить, уцепиться не за что.

Можно попробовать помочь такому философу освободиться от греха: попросить его сформулировать 1-2 главных тезиса и привести их обоснования, затем при последующих попытках соскальзывания каждый раз возвращать его к этой просьбе. Ответный гнев обеспечен, а успех предприятия отнюдь не гарантирован. Зато становится ясно, насколько данный случай (не)излечим.

4. Грех невнятности бывает трех типов: «косноязычие», «темная речь» и «птичий язык». При косноязычии мысль если даже присутствует, то никак не может быть донесена до слушателей, поскольку говорящий не владеет нужными понятиями, схемами, категориями, не умеет построить ясные синтаксические конструкции, связанные между собою логически. Темную речь с извилистым синтаксисом, красивостями, метафорами, отсылками к классике или экзотическим источникам обычно используют для сокрытия скудости мысли и отсутствия обоснованности суждений. Птичий язык выполняет функцию статусной сегрегации, позволяет «посвященным» чувствовать себя возвышающимися и отделенными от толпы профанов — всех тех, кто такой терминологией не владеет.

Нельзя утверждать априорно, что за косноязычием, темной речью и птичьим языком всегда скрывается полная пустота. Но даже если там кроется свежая и сильная мысль, неспособность ее донести до большинства присутствующих остается философским грехом — невнятицей.

Терапия возможна только при наличии действительного настроя самого философа научиться говорить и писать ясно. Первые простейшие рекомендации: строить короткие предложения с подлежащим и сказуемым, следить за логическими связками между суждениями, по возможности, заменять все иностранные слова русскими синонимами, выделять в каждом разделе только одну главную мысль, точно ее формулировать, а затем обеспечивать несколькими обоснованиями и примерами.

5. Грех догматизма. «Ничего нового и значимого нет, и уже не может появиться. Все есть в трудах классиков. Тщетны любые потуги их опровергнуть, превзойти или «развить». Попробуйте-ка высказать мне какую-то новую идею! Я тут же покажу, что она либо уже содержалась в другой форме в текстах классиков, либо была ими полностью опровергнута, либо вовсе не стоит внимания.»[2]

Распознать грех догматизма легко по неприятию всего нового и навязчивым отсылкам к «священным именам». А вот освободить от греха крайне трудно, если вообще возможно. Философские догматики обычно агрессивны и непробиваемы. После провала нескольких попыток убедить контрдоводами, примерами новых идей, лучше отойти в сторону и оставить чрезмерно верных адептов наедине со своими кумирами.

6. Грех вымороченности (пустой схоластики). Философ с таким грехом говорит и мыслит пустыми словами, за которыми нет предметного, а часто и смыслового содержания. В сочетании с птичьим языком и догматизмом грех вымороченности дает почти массовое заболевание среди философов, как отечественных, так и зарубежных. Моды на слова и направления меняются. В России после гегельянства и шеллингианства, концепций общинного социализма и народничества, эмпириокритицизма и неокантианства, приходят пролетарский психоанализ, педология, затем материалистическая диалектика, формационный подход и научный коммунизм. Потом наступает черед кибернетики, системного анализа, культурологии и цивилизационного подхода, постмодернизма, диалога культур, аналитизма, феноменологии, информациологии, синергетики, транзитологии, виртуалистики, дискурс-анализа, исследований глобализации и теперь уже кризисологии. Нельзя сказать, что любое из этих и подобных направлений изначально и фатально пусто и бессодержательно. Речь идет о том, что на одного мыслителя, умеющего связывать соответствующие абстрактные понятия с историческим и жизненным опытом, с научными фактами и концепциями, приходится десять (если не сто или тысяча) тех, кто просто повторяет те же слова в разных сочетаниях, пользуясь лишь давно заезженными «примерами».[3]

Грех вымороченности распознается через просьбы привести примеры, проинтерпретировать конкретные ситуации, через вопросы о связи рассуждений с достижениями современных наук в соответствующей области. Жесткий отказ свидетельствует о закоснелости в грехе, возможно, неизлечимости. Готовность применять свои схемы к новым и новым реальным ситуациям, готовность изучать чужие научные результаты, изменять и дополнять свои схемы, понимание необходимости операционализации и проверки, тем более, наличие направленности на верификацию и фальсификацию своих тезисов — хорошие признаки. Такой философ либо грешит схоластикой в рамках допустимого, либо вообще должен быть признан безгрешным в данном отношении.

7. Грех аутизма (эзотеризм, «слоновокостность») — пожалуй, самый легкий из перечисленных, во многом противоположный самым тяжким первым двум грехам. «Какое мне дело до политики, власти, общества, национальных, тем более, глобальных проблем? Знать имена текущих правителей — уже неприлично для настоящего мыслителя. Есть вечные великие книги, высокие идеи, есть солидная традиция, есть сообщество таких же, как я, пусть небольшое, замкнутое, но это люди, занимающиеся истинной чистой философией. Пусть профаны называют это бесполезной «игрой в бисер» и никому не нужной «башней из слоновой кости». Философия жива такими, как мы, а все остальные — невежи и бездари — с их житейскими, политическими и глобальными проблемами пусть катятся ко всем чертям!»

Вероятно, без некоторой доли греха аутизма (способности отвлекаться от насущных забот, горестей и проблем окружения) настоящих философов и настоящей философии действительно не бывает. Однако чрезмерный аутизм выталкивает философию из жизни, делает ее неактуальной, никому не нужной и не интересной, выхолощенной, не привлекающей новые поколения. Как же отличить допустимую долю философского аутизма от чрезмерной? Пожалуй, на этот вопрос я отвечать не буду и оставлю его для дискуссии.